Rashkostan.com

Егор Летов как он есть (интервью)

Связь между Парижем и Москвой я и Тарас, первые члены в будущем славной НБП, осуществляли в 1993 году через русских проводников поезда Москва ― Париж. Поезд медленно полз через Белоруссию, Литву, Польшу и Германию и, наконец, вкатывался на Gare du Nord, т.е. Северный вокзал в Париже. Я там уже стоял в нетерпении, «серые» пятьдесят франков в кармане джинсов, отдельно, чтоб проводнику было сложнее пытаться выцыганить мзду, более высокую, чем «50».

Этот поезд ожидали уже на Gare du Nord очень специфические люди, в которых опытный мой глаз еще в первый раз признал русских эмигрантов. Выглядели они, как правило, чопорно и старомодно. Большинство из них пользовались поездом для осуществления своих мелких гешефтов. Родственники посылали им, может быть, икру, матрешек и деревянные ложки. Во всяком случае, когда поезд, выпуская пары, подползал, они бросались к вагонам и тащили из них тюки, ящики и чемоданы. Мне передавали скромный конверт.

Внутри Северного вокзала, хотя ясно, что в 1993 году составы влекли сюда не паровозы и даже не тепловозы, но полноценные электровозы, воняло едким сырым паром. Было впечатление, что сожженным углем. И вот я стоял в этом паре, ждал, и первое появление в моей жизни словосочетания «Егор Летов» связалось у меня навсегда, теперь уже навсегда, с этим сульфурным паром. Ибо я открывал полученные пакеты там же на вокзале, в нетерпении, поскольку душа моя уже жила в Москве, но тело и разум временно пребывали в Paris. В тот день я, отойдя в сторону, меж двумя пустыми составами чуть ли не зубами разорвал конверт. Там были одиннадцать листов письма и вырезки. Одиннадцать для Тараса Рабко было немного, потому что он писал свои письма такими огромными буквами, что на странице бывало всего по десятку строчек. Он писал как бы для слепых, чтобы его могли читать без лупы. Тарас писал мне в тот раз, что нам нужно обратить внимание на Егора Летова и затащить его к нам (Тарас в это время занялся регистрацией Московского отделения НБП), что Егор Летов ― идол молодежи, что он панк-идол, что если мы его привлечем, то к нам придет целое поколение панков. Поскольку Летов не только музыкальный идол, но и властитель дум русских панков. Юный гений Тарас Рабко оказался прав, и, действительно, Летов своим личным примером привел в зарождающееся движение вначале десятки и сотни, а в конечном счете ― тысячи людей. Роль Тараса в организации национал-большевистского движения очень сильно недооценена, сам он скромно и молча ушел от нас по своим причинам, скорее, даже не ушел, но отошел в сторону, к тому же его в те первые годы заслонял своей тенью более яркий, но и более поверхностный Дугин. Впрочем, я слишком забежал вперед… А тогда я стоял в сульфурных парах и вынимал из грубого советского конверта газетные вырезки, прихваченные чуть по краям советским клеем, канцелярская культура моей Родины в те годы была грубой. В одной из газет в интервью Летов делился с журналистом впечатлением, которое оказала на него моя книга «Дисциплинарный санаторий». Он цитировал мою книгу с восторгом. Как раз тогда в 1993-м она и вышла в издательстве «Молодая гвардия» под одной обложкой с «Убийством часового». Так вот слились сульфурные пары в моем чувственном мире с Егором Летовым.

Первая живая встреча с Летовым состоялась в московской «двушке» вблизи метро «Измайловский парк». Точнее, вдали от метро, потому что помню, что нам пришлось ночью бежать к метро через этот самый парк довольно долго. Все тот же Тарас был со мною. Явившись по данному адресу, мы нашли сибирских панков в обычном, как оказалось, для них загуле. В коридоре лежал парень в бессознательном состоянии, из ванной доносились шумные стоны любовной пары. В большой комнате вокруг составленных вместе столов без скатерти сидели сибирские панки, но Летова среди них не было. Помню Манагера, помню, что был Роман Неумоев и музыканты «Гражданской обороны» и «Родины». Вскоре Летов пришел, мы познакомились, он сел рядом, и вдруг их всех втянуло в водоворот теологического спора. Насколько я мог судить, их познания в теологии были познаниями недавно соприкоснувшихся с религией советских ребят, но они изо всех сил изгибались и изощрялись в казуистике, как будто опытные спорщики. Спор сопровождался распитием исключительно водки, в качестве закуски служили, помню, салаты на бумажных тарелках. Столы, как я уже упомянул, были без скатерти, квартира выглядела не просто бедно, но так, как будто ее посетила бригада судебных приставов, не оставивших хозяевам ничего лишнего. Голая и убогая, короче говоря. Но они же были панки, и в этой квартире их принимал, видимо, хозяин ― московский панк, потому аскетичность, видимо, была желаема и приветствовалась как правильный образ жизни. Когда мы с Тарасом бежали через парковый лес к метро, мы обменялись мнениями: Егор нам понравился, он был немногословен, зол, его слушали с уважением, хотя и, не раздумывая, возражали. Его облик: длинные волосы, усы, бородка, затрапезные простые очки, его скоромная тощесть ― все располагало к нему. Даже церковный спор к нему шел, в нем присутствовала какая-то монашеская простота, простота религиозности. Или религиозность простоты. Мы не сумели в тот первый раз, как говорят, «загрузить» Егора создаваемым движением, то есть Национал-большевистской партией. Но были уверены, что нам удастся это сделать. Главное, что мы с ним познакомились, так мы решили. От этого эпизода остался запах водки и салатов из бумажных тарелок.

Следующий эпизод в моем личном видео под названием «Красный Егор» ― это демонстрация 1994 года, совместно с Анпиловым. От нее осталась блистательная фотография, достойная быть агитационной открыткой. Рабко, Летов и я идем, выбрасывая вперед сжатые кулаки ― рот-фронтовское приветствие. Мой и летовский кулаки слились в один. Мы даже еще не имели своего флага. У нас общекоммунистический флаг с желтыми звездой и серп-и-молотом в углу. Мы ведем с собой довольно внушительную толпу молодежи. Как левой, так и правой, а еще более молодежи незаряженной, летовские панки, прослышав, что «Егорушка» будет петь вживую на Воробьевых горах на митинге Анпилова, стеклись со всего города. Они идут плотной стеной за нами, выбегают со всех сторон, чтобы благоговейно хотя бы взглянуть на своего идола, некоторые протягивают ему «фенечки». «Егорушка, на фенечку!» ― потупясь протягивает амулет юная квёлая особь. И, краснея, убегает. С нами идут и правые, так как весь 1994 год мы усиленно налаживали отношения с Баркашовым и РНЕ. К тому же, благодаря Дугину, у нас широкие знакомства в среде отмороженных культур-фашистов. Потому, что идти в одной колонне им нелегко, время от времени одна из сторон подбегает делиться ко мне своими эмоциями. Здоровенные фашизяки с отвращением смотрят на девочек с фенечками. «Эдуард, можно мы их отмудохаем?» ― предлагает мне один из них. «Ни в коем случае, нельзя, табу, вы испортите нам все наши наработки. Ваш враг ― власть, а не неформалы». Панки более миролюбивы, но и они жалуются.

― Егор, это правда, что мы примкнули к фашистам?― хмуро требует ответа паренек с синим ирокезом. В воздухе висит угроза. Будто бы не то «Черная сотня», не то «Память», не то даже РНЕ планируют нападение на нашу колонну.

Мы все-таки доходим до Воробьевых гор. Там стоит грузовик и уже начался митинг. Грузовик такой заводской, такой замасленный и грязный, что, может быть, он был жив и в 1917 году и с него, может быть, выступал Ленин. Мы под дружные приветствия, крики и свист присоединяемся к толпе коммунистов и панков, часть их собралась здесь и ждет Егора. Крики: «Егор! Егор! Летов! Летов! Летов!» «Я же тебе говорил, Эдуард,― весело блистает очами Тарас.― Егор для русских панков круче Джонни Роттена». Дальнейшие события подтверждают мнение Тараса, моего комиссара тех лет. У него была в те годы простая рассудительность и отличная политическая интуиция. Митинг происходит по общей для всех патриотических митингов того времени модели. Ораторы обличают режим, сопровождая речи выкрикиванием лозунгов «Банду Ельцина под суд!». Ведет митинг Анпилов. Убей бог, если я помню, что я кричал с грузовика в тот день. Я даже не помню точную дату. Вероятнее всего, это было либо 1 мая, либо 22 июня 1994 года. Не в пользу того, что это было 7 ноября, есть веское доказательство ― мы легко одеты, без пальто… Панки слушают кондовые речи сторонников Анпилова, видимо, не понимая, какого дьявола их аполитичный доселе лидер вдруг законтачил с этими коммунистическими гопниками. Время от времени они начинают кричать: «Егор! Егор!». Летов стоит со мной на грузовике. Здесь же его музыканты. Он посмеивается, хотя и озабочен техническими проблемами. Усилитель оказался достаточен для произнесения речей, однако жалок и бессилен для воспроизведения музыки. Летов выговаривает Анпилову, тот злится. Оказывается, у нас всего два микрофона. «А для музыкантов, Виктор Иваныч, что, не нужны микрофоны, инструменты же слышно не будет?!»

Анпилов выпускает к микрофону хор из трех бодрых бабушек-фронтовичек. Одна бабушка с баяном. Они исполняют сатирические частушки про Ельцина.

― Вот,― удовлетворенно слушает бабушек Анпилов. И, обращаясь к Егору: ― Вот, женщин же слышно, хорошо и звонко.

Егор с отчаянным выражением лица оборачивается ко мне. Я развожу руками.

― Я не буду выступать,― заявляет Егор.

― Что можно сделать?― спрашиваю я.

― Ничем нельзя помочь. Мне сказали, что будет все нужное оборудование.

― Я буду держать микрофон перед гитарой,― заявляет Анпилов.― А ты Егор, пой вот в этот!― И он объявляет: «Егор Федорович Летов! Сын коммуниста»,― и что-то еще говорит, чего моя память не удержала. Егор действительно сын руководителя КПРФ в городе Омске.

― И Ленин такой молодой,

И юный Октябрь впереди!

― неожиданно исполняет Летов. Панки гудят, кричат, вопят. Непонятно, они в негодовании или в восторге.

Затем происходит многотысячная сцена на местности с участием панков и грузовика с Егором, со мною, Анпиловым и еще десятками лиц на борту. Развивалась эта акция следующим образом. Летов исполнил «Все идет по плану» и «Дурачка», то есть свои хиты того времени. Последние аккорды отзвучали. Анпилов проорал в микрофон объявление о митинге, долженствовавшем состояться в следующий раз, дал координаты, то есть место и время. Пока он это говорил, нам уже пришлось сбросить нескольких панков с грузовика современности, куда они пока еще тихо, но настойчиво карабкались. Егор задергался.

― Надо уезжать. Быстрее. Мои фанаты, надо их знать. Сейчас они все полезут сюда, общаться.

Егор, по моему твердому убеждению, боялся своих фанатов. Я наблюдал его страх не раз, особенно перед концертами. Он был, без сомнения, по психотипу ― интроверт и поэтому выходил на люди с ужасом. До тех пор, пока не оказывался на сцене: там он впадал в транс, глотал из бутыли водку, как шаман жует свои мухоморы. Там он отбивался от них своей… Я хотел употребить слово «музыка», но не музыкой, но криками и надрывом. Я понял опасность.

― Надо срочно уезжать,― сообщил я Анпилову.

Он ввязался сразу в несколько разговоров, нудных, как резина, выслушивал жалобы и просьбы своих медлительных и истеричных сторонников.

― Счас, Вениаминыч!― обронил он.

― Виктор Иваныч, вы не знаете, что такое толпа панков. От переполненности чувством любви к Егору, они сейчас разорвут его на куски, а потом нас с вами на закуску.

Вдвоем с бывшим депутатом ВС СССР Вавилом Носовым, крепким сибирским мужиком, мы сорвали с борта грузовика увесистого грязного панка в красном платке, он выглядел как пират, и без жалости выбросили его за борт. Там было кому его подхватить. Панкам эти кувыркания привычны. Во время нескольких концертов Летова нацболы исполняли обязанности службы безопасности. Я тоже был на сцене. Мы хватали взобравшихся на сцену панков, я и мой охранник Костя Локотков, и бросали их в зал под радостные крики снизу.

― Где водитель?― Анпилов, показалось мне, понял, что это не шутки. Толпа есть зверь.

― Я здесь,― отозвался мужичок в фуфайке. Он, оказывается, копался под капотом своего, право слово, допотопного чудовища.

― Давай, Иван, гони!

― Сейчас, сейчас, завести надо.― Иван быстро прошагал к кабине, вынул из-под сидения, о ужас, невиданное мною с 50-х годов приспособление для запуска двигателя ― изогнутую коленом ручку ― и ринулся к переднему бамперу. Дернул раз, еще раз, еще, мотор затрясся и испустил облако вонючего сизого дыма.

Теперь уже десяток панков висели на бортах

― Егор! Егор! Подойди! Егор, дай тебя потрогать!― там были и девки.

― Гони!― крикнул я.

Шофер был уже в кабине, и грузовик резко рвануло. Стойки допотопных микрофонов, флаги «Трудовой России» и мы все от резкого толчка покатились к кабине ископаемого грузовика. А он сдвинулся с места и поехал по аллеям Университета. Очень не быстро. Видимо, на заводе, откуда его вызвал Анпилов, он передвигался только внутри заводской территории на недальние дистанции.

― Ура! Ура-а-а-а!― закричали панки и ринулись за нами.

― Быстрее! Гони!― кричал я, стоя над кабиной водителя и ударяя в нее кулаком.― Они нас линчуют, гони!

Водитель дал газу.

Со стороны все это массовое действо напоминало, видимо, съемки масштабного фильма о революции или как минимум о массовых беспорядках. Только атрибутика и костюмы участников были до дикости смешаны. Послевоенный, а то и дореволюционный грузовик, засаленную широкую платформу в масляных пятнах, с красными флагами по ветру и группой страннейших личностей на ней преследовала многотысячная толпа диких панков из конца XX века.

Водитель жал на газ, сизый дым рвался из-под капота. Расстояние между бежавшей широким фронтом по аллеям университета толпой панков и грузовиком увеличивалось. Егор сиял. Простецкий Вавил Носов, коренастый, со сломанным вопреки или благодаря фамилии носом, не понимал происходящего.

― Дикие какие у вас товарищи!― сказал Вавил Носов.

Что мы ему ответили? Видимо, ничего не успели, так как мотор допотопного грузовика заглох, и мы остановились.

― Ура-а-а-а!― захлебнулись в радостном реве панки и прибавили ходу.

― Я задержу их,― сказал Анпилов, выпрыгнул из грузовика и побежал на панков с широко растопыренными руками, как будто мог весь их фронт зацепить этими руками и остановить.

― Товарищи панки!― закричал Анпилов. Его голос покрыл рев панков. И в этот драматический момент на всех парусах и парах из-за поворота навстречу нам вырвались три милицейских автомашины. Они промчались мимо нас, развернулись лихо налево, встав правым бортом к бегущим панкам. Из автомобилей выскочили милиционеры и почти в тех же позах, руки растопырены («Как ловят кур,― хохотал Тарас Рабко.― Эдуард, Эдуард, посмотри, как кур ловят!»), побежали на панков. В этот момент грузовик завелся и мы поехали, все так же против движения, нарушая все правила. Мы с Тарасом и Летов с музыкантами соскочили с грузовика где-то недалеко от метро «Университет». И пошли к метро, весело обмениваясь впечатлениями.

В следующий раз Егор запечатлелся моей памятью 29 ноября 1994 года. Точность даты в данном случае объясняется тем, что в ночь с 28 на 29 ноября, в ужасный снегопад я привез в Москву из Твери первый номер газеты «Лимонка» и к середине дня принес несколько пачек в кабинет, занимаемый нами (на самом деле, кабинет был дан Дугину) в помещении редакции газеты «Советская Россия» на улице Правды. Летов явился вместе с Манагером, оба в сибирских полушубках. В комнате, помню, собралось великое множество первых нацболов: художник и автор макета газеты Костя Чувашев (сейчас работает арт-директором в журнале «Максим»), Андрей Карагодин (работает в журнале «Гламур»), Тарас Рабко, Вадим Штепа, я, Дугин, два сибирских панка ― Летов и Манагер, позднее приехала моя жена Наталья Медведева, заглянул поздравить нас Виктор Анпилов, пришел брат жены Дугина Сергей Мелентьев, потом Наташа Мелентьева. Все мы листали новенькую, пахнущую типографией «Лимонку» и были очень горды собой. Мы чувствовали, что положили начало, задали тон важнейшей исторической традиции. А чему именно, мы сами еще не понимали.

Как подобает русским, к тому же самому неистовому и твердому виду русских ― сибирякам,― сибирские панки тотчас же нашли в тексте первой нашей новорожденной газеты ошибки. Летов стал строго вычитывать тексты и укорять нас с Дугиным, утверждая, что грамматические ошибки оттолкнут от нас перспективных сторонников. Ярко вижу эту картину в воображении. Строгий Егор похож на раскольника-начетчика. Простые очки, острый нос, борода. Сидит на стуле и тычет пальцем в газету. Я в свою очередь защищал ошибки в газете, аргументируя это тем, что газета ― вещь скоропортящаяся, ошибки, если кто и заметит, нам простят. Понятно, что мы не газета «Правда», в которой в советские времена служили чуть ли не двадцать корректоров. Наша эстетика такая, что мы даже намеренно должны, может быть, делать ошибки. Летов злился.

― Ты, Эдуард, не прав. Мои фанаты ― начитанные люди… бу-бу-бу-бу.

С Дугиным мы переглядывались, дескать, этот сибирский панк создаст нам проблемы.

― Егор, я выпустил уже книг тридцать на русском и, может быть, сотню на иностранных. Во всех мною были обнаружены ошибки.

Егор все бубнил. Мы вышли на улицу, вышли близко к Савеловскому вокзалу. Стали считать наши деньги, их не оказалось много. Купили сосисок в пластике, водки и поехали к Дугину, единственному, кто обладал квартирой. (Я жил в это время у метро «Академическая» в квартире без телефона.) Наташа Медведева попрощалась с нами, поехала к своим музыкантам. Через полгода мы расстанемся. Доехали мы в составе: Дугин, его жена и брат жены, Андрей Карагодин, Костя Чувашев, два сибирские панка Летов и Манагер, я и Рабко.

Мы ели склизкие жирные сосиски под водку, чувствуя историчность случившегося. Я, как бульдог, раз вцепившись, намеревался издавать газету не разжимая челюстей, несмотря на то, что я был тогда беден как никогда в предыдущие пятнадцать лет. Летов же не унимался с ошибками. Утверждал, что над нами станут смеяться. Чтобы он прекратил эту тему, я предложил ему делать корректуру, если он этого хочет. Умолчав о том, что технически мне самому эта идея представлялась неосуществимой. Ведь интернета тогда еще в России не было, а письма в Омск шли месяцами. Летов сказал, что да, он будет нашим корректором. Добившись решения волновавшей его проблемы, он успокоился. Эпизод этот закрывается моей памятью: я вижу, как уходят за дверь юноши Чувашев и Карагодин.

Интервью с Егором. Харьков 10.12.98. Беседовала Любовь Парфентьева.

Источник: Харьков 10.12.98

Ты остаешься политически активным?
- Для меня политика - это, как бы сказать, одно из действий в реальности. То, что я могу сделать - в искусстве ли, в политике... На самом деле между ними нет большой разницы.

И что ты сейчас исповедуешь?

То же самое, что и всегда. Много всего, вы конкретнее спрашивайте.

Ты говорил о Лимонове. В каких вы с ним отношениях, делаете ли какие-нибудь совместные акции?

Акции, я считаю, это дело смешное, а с Лимоновым нахожусь на очень близких позициях и взглядах на нашу реальность. Может, даже более радикальных, чем сам Лимонов.

Нашел ли ты глупее себя?

Да, целый день только их и нахожу. Уже хочется умней себя найти.

Какая сплетня тебе была самой удивительной?

Когда в какой-то газете написали, что некий человек видел, как шла «Гражданская Оборона» по улице, увидела лужу, к ней припала и стала воду пить. Потом встали все, такие настоящие панки, все в грязи, и дальше пошли. Еще была сплетня такая, что меня якобы побили поклонники в Ленинграде. Никто меня в жизни вообще никогда не бил. Очень я был удивлен. С тех пор, как мы стали политическими деятелями левого плана, крайнего, в прессе процентов 90 стало появляться какой-то лжи, которая постоянно льется, льется на нас...

Жив ли и здоров коллектив, с которым ты играл раньше?

Не знаю, честно говоря. Коллектив - это я сам. Я всегда просто набирал людей, которые в данный момент мне соотвествовали, вот и все. Те люди, которые были раньше, как мне кажется, по большому счету состарились, морально и духовно. Идеально, конечно, было бы набрать новых. Но откуда их брать? Для того, чтобы нормально сыграться с музыкантами, чтобы была духовная совместимость, нужно время. Я этого сейчас позволить себе не могу, поэтому играю со старыми музыкантами. Хотя они не хотят и уже по большому счету не могут вложить в эту музыку то, что вкладывали в 1989 году. По этой причине я даю акустику и хочу собрать новую команду. Либо буду играть вообще один. Или с братом своим. Эта идея почти уже состоялась. Этим летом мы записали с ним ряд старых вещей, римейк сделали, очень хорошо получилось. Это, видимо, выйдет осенью. Когда независимые фирмы, с которыми мы работаем, немного после кризиса поднимутся.

- «ГрОб рекордс» сейчас существует?

Да, существует. Все деньги, которые мы получаем с концертов, тратятся на аппаратуру я все время покупаю всевозможные какие-то прибамбасы, гитарные процессоры. Но никто у нас из группы не вложил ни копейки в то, что я сделал из своей собственной квартиры. В этой квартире в Омске у меня своя маленькая домашняя студия. Можно хорошо записываться. В будущем, я надеюсь, будут хорошие группы, которые я буду записывать, продюссировать, всякое такое.

Это у тебя сейчас такие интересы?

Я думаю, да. Потому что свое слово мы уже сказали. А ответа не последовало. Что очень печально.

В интервью журналу «Контркультура» ты когда-то говорил, что пока ты верил, что то, что делаешь, свернет на фиг весь миропорядок, ты это делал. А если это никому не нужно, то это уже цирк, а развлекать кого бы то ни было ты не хочешь.

Да, это так. Сейчас гораздо все стало гаже и хуже. Я все-таки ожидал, что будет хоть маленький, ну может быть, сомнительный всплеск каких-то этих эмоций на уровне индепенденс независимых групп - панки там, я не знаю, кто угодно. У нас этого не случилось. Нет рок-оппозиции, которая бы выжила на задворках и продолжала нести духовное начало в этой плоскости - в роке. Все заглохло и - с концами. Остались какие-то старые мастодонты рока, которым приходится на себя брать эту функцию. Мне приходится играть, и я буду играть, пока я живой. Как поет Гребенщиков - где та молодая шпана, что сотрет нас с лица земли? Нет никакой такой шпаны. Стало быть, это будем мы - старая шпана, которая будет до конца мочить и воевать. Я очень понимаю Шевчука, который продолжает добротно делать свое дело, не то, что какой-нибудь «ЧайФ». С Шевчуком я раньше воевал - песни его каким-то говном постоянно поливал, сейчас не могу ничего сказать. Он такой нормальный, здоровый мужик, который много испытал, и боли, и горечи, и того-сего, который до сих пор что-то делает, и воюет и не собирается сдаваться.

Когда песня задумывается, она уже звучит в голове определенным образом. Ни разу в жизни я не достиг того звука, которого хотел. Это не должно быть чистым или грязным или каким-то еще... Единственный раз, правда, удалось - в последних двух альбомах «Солнцеворот» и «Невыносимая легкость бытия». Но народ, оказалось, это совершенно не принял. Звук этот ему не понравился - кажется им, что записано очень плохо. На самом деле это писалось в течении двух лет и специально выстраивался очень четкий, очень тонкий звук, где вырезались все средние частоты, где вся атака на басе была полностью похерена, где играл басовый орган. Звук вышел нетривиальный и никому не понравился. По моим понятиям - это самый идеальный альбом, который я хотел создать. Там восемь гитар играет в унисон. И так далее.

С кем из отечественных музыкантов ты дружишь и чье творчество тебе близко?

Творчество мне близко группы «ДК», разумеется. Мне нравится, например, «Ляпис Трубецкой». «Любэ» - вообще любимая группа. Мы когда напиваемся, ставим «Любэ» постоянно. А дружны мы с «АукцЫоном». Нам не очень близко их творчество, потому что они играют совсем другую музыку, но это люди очень хорошие, друзья наши. Особенно Леня Федоров, Гаркуша.

Не жалеешь ли о своем прошлом?

Да жалею, конечно. Можно было сделать и покруче, и посильнее. Но по большому счету, то, что я мог сделать, я сделал. Я делал постоянно что-то все это время, делал через «не могу». В 90-м году меня покусал энцефалитный клещ на Урале, у меня была температура 41 градус в течение месяца, и меня должно было парализовать. Но я смотрел матчи Камеруна, почему я ему альбом-то и посвятил, они меня спасли, собственно говоря, и писал песни все вот эти - про дурачка, альбом весь «Прыг-Скок». Врачи говорили, что в любой момент меня может парализовать или я с ума сойду. Но ничего. Оказывается, человек привыкает ко всему. Я не спал все это время. Потом привык. А потом взял, и неожиданно выздоровел, сам, без всяких лекарств. Приехала Янка, я закончил альбом, свел его, и все. Это был у меня, я считаю, критический момент. После этого я вообще ничего не боюсь.

Твои песни должны чему-то научить, дать что-то понять?

Да, дать чего-то понять. Человек, я считаю, когда что-то делает, он, стало быть, приносит некий объект в эту реальность, для того, чтобы он сработал. Иначе можно просто валяться, смотреть телевизор на украинском языке и смеяться.

Тебе смешно от украинского языка?

Да, мы сегодня смотрели мультики про черепашек на украинском и катались кубарем. Это очень смешно. То есть можно просто жить в свое удовольствие, радоваться жизни, ходить пиво попивать, туда-сюда. А то, что мы делаем, это из области, я извиняюсь за выражение, героизма. Мы взяли на себя определенную функцию, которая нам даже не полагается. Мы насильно ее взяли. Мы делаем с этой реальностью какие-то вещи, чтобы стало лучше, или хотя бы так, как было раньше. Сейчас речь идет уже просто о выживании, а не о революции той же. Лимонов все думает, что будет революция. Революции не будет.

А есть ли в жизни смысл?

Есть. Еще какой. Но только смысл-то, по-моему, и есть. А жизни нет.

Какие альбомы ты считаешь для себя самыми дорогими?

- «Сто лет одиночества» - самый выстраданный, что ли. И последний. В принципе четыре последних, начиная от «Прыг-Скок». Два последних альбома, по большому счету, были сделаны на одном уровне, для самих себя. Когда мы стали их записывать, мы уже поняли, что народ это не примет, потому что они очень сложные по технологии создания. Я впервые в жизни так выступил, когда текст - это как ритмическая основа, не главная. То есть функциональная, а не смысловая. Последний альбом - это своеобразная дань почтения Таривердиеву. Но кто это поймет?

Что символизирует бабуля на пластинке «Попс», кто такая?

Не знаю, кто такая. Красивая обложка получилась. Бабушка из какого-то ЦК, насколько я понимаю. Это были архивы московской фотостудии, в которых мы копались долго, и выбрали две фотографии - бабушку и старичка. Это была дань уважения группе (не могу расслышать), потому что у них было нечто подобное. То есть обложка максимально противоположная. В принципе, то, что мы делаем, мы же концептуалисты, собственно, это не в прямом, а в обратном смысле находится относительно того, что мы поем. Мы сидели с Кузьмой и несколько дней занимались графикой, очень тонко расцвечивали обложку, делали узорчики все, рисуночки. А в середине в рамочке поместили бабушку. Красиво. «Попс» (смеется). Это работает. Все обложки в будущем будут не меньшие. Допустим, обложка «Некрофилии» - из этой же области. Красиво. Мадонна с младенцем.

Ты богатый? Ты счастливый?

Я небогатый, вот, и я несчастливый. (Смех, гогот.) Но я не бедный, не несчастный. Мы иногда зарабатываем какие-то деньги, но они тратятся в основном на аппаратуру и на проживание, тем более, что оно становится сейчас очень жестоким, дорого стоит. Тем более, что мне нужно кормить группу. Что я в последнее время и делаю.

Много вопросов о твоем отношении к наркотикам. Не хочешь - не отвечай.

Да могу ответить. Я не наркоман, к наркоманам отношусь плохо, сразу могу сказать, к торчкам, что называется. Есть два принципа приема наркотиков. Когда человек делает это для обретения силы в определенные моменты, и когда хочет избежать реальности. Последние обычно умирают. Я человек из области живчиков, мне нравится жить, мне нравятся живые. Легализация? Легализируй или нет - все равно это существеут. Кому надо - все все находят. А вот, например, ЛСД - это вообще не наркотик. Это очень опасная штука, которая носит психологический характер. Мы иногда употребляем. Я считаю, что это полезно. Но дураку ЛСД есть нельзя. Очень сильно расширяется сознание на какое-то время, используется для того, чтобы понять - правильно ли ты двигаешься, или нет. Правильно ли ты смотришь на жизнь или в чем-то сильно лажанулся. Обычно у человека используется 2-4 процента мозга. Считается, что под ЛСД работает 16 процентов. Детям и дуракам, разумеется, этого давать нельзя. Можно с ума сойти, действительно.

У тебя были в последнее время какие-нибудь литературные открытия? Что сейчас читаешь?

Много чего читаю. В последнее время, как ни странно, читаю очень плохую литературу. В основном, «Спорт-Экспресс» и фантастику. Либо очень научные книжки относительно психологии - всевозможные психологические разработки 20 века. И по магии. Хотя по магии мне неинтересно. Я сам могу таких книг написать огромное количество.

Что, богатый опыт?

Да, очень богатый.

А Пелевина читал?

Читал. Очень плохой писатель. Попс такой современный. Издевательство. Нельзя так писать о таких вещах.

Ты когда-то пел: «Я хочу умереть молодым». Молодость, вроде, уже на исходе...

Все песни, еще раз повторяю, они немножечко «раки» у нас. «Все идет по плану», например - страшная ведь песня, трагическая, и не «ура» в ней звучит. Она ведь не буквально воспринимается. Таким же образом «Я хочу умереть молодым». Написана от имени определенного человека, на минорной рок-н-ролльной основе. Да, это серьезно. Но это издевательство. Чтобы правильно наши вещи воспринимать, нужно послушать песню, например, «Солдатский сон».

Что ты считаешь кризисом своего жанра?

Кризисом своего жанра я считаю кризис всего искусства, кризис культуры. Проявление культуры в том виде, в котором она проявляется. В кино, в литературе, в музыке. Это кризис. Видимо, что-то должно появиться другое. Сейчас люди живут как идиоты, в определенных схемах, полностью заторможенные, заквашенные в этих схемах - какие бы они не были - политические, эстетические, искусствоведческие. Панки-не панки - все равно дураки. Если человек себя как-то назвал - значит, дурак. Если в какой-то одной схеме ценностей находишься - все, обречен! Ты заточен в определенной системе и уже больше ничего не увидишь. Все, что мы делали в этой жизни - мы ломали любые схемы, мы и сейчас их ломаем, и дальше будем ломать. Пока мы живы.

В одном интервью ты сказал, что чувствуешь себя засланным шпионом. А сейчас что чувствуешь?

Чувствую, что я здесь родился. Если раньше я чувствовал свою непричастность к тому, что происходит кругом, то теперь чувствую причастность. Может, потому что старый стал. Ощущение такое, что я наконец-то Родину почувствовал под своими ногами. Я здесь живу, да. Я отсель. Не хочу никуда больше.

А что под Родиной подразумеваешь - Землю, человеческое обитание, или страну?

Это сложное понятие. Да, Землю, да, человеческое обитание, и вот этот матрац, этот ковер, эти ботиночки. Я отсюда родом. Я из Советского Союза. Советский Союз я защищаю до смерти. Это была моя Родина. Сейчас я живу Бог его знает где. Нас посетила какая-то чума. Но она скоро закончится. Самое главное оружие - это терпение. Нужно терпеливо воевать, не принимать, и постоянно гадить этой чуме. Пока она не сломается.

А не ты ли своим творчеством способствовал разрушению того самого Советского Союза?

Да, я способствовал разрушению. Может, так надо было. Оно того было достойно, собственно говоря. Но я делал это не ради того, чтобы победила эта демократия, я хотел, чтобы стало лучше. А стало гаже. Да, мы сломали все это дело. Я думаю, что мы очень хорошо потрудились. Но когда взломали, полилась вся эта гадость, жижа, и все затопила. Она гораздо зловоннее. И потом, мы были тогда молодые. Сейчас я, может, так делать и не стал бы. Может, я с другой стороны стал бы воевать. Но в принципе, все, что мы делали, шло от души.

Как остаться человеком, когда вокруг так много урлы и подонков?

Так оставайся, да и все! Что тебе мешает, ядрена вошь?!

Столица России-матушки, Триумфальная площадь, 31-е число. Территория оцеплена членами Национал-Большевистской партии (далее – НБП). Большинство партийцев – генерация середины и конца 80-х, «поколение Пепси», но попадаются и намного младше. Над головами молодых людей реют знамена движения: «имперские» серп с молотом, стилизованные под красно-черно-белую фашистскую символику. Дикость для типичного постсоветского обывателя, «явление взаимоисключающих параграфов» или попросту парадокс для политика, историка или философа. Поодаль от своих «адептов» суетится и предводитель этой воинствующей своры, изрядно постаревший, но не уступающей бодрости духа своим товарищам Эдуард Лимонов. Юные борцы с режимом скандируют: «Да – Смерть!». Вскоре пиршество независимых умов нарушает вполне предсказуемое появление милиции. На место развернувшихся баталий представители правоохранительных органов прибывают не с пустыми руками: «жандармы второго особого полка» не забывают захватить и легендарные «демократизаторы», сиречь резиновые дубинки. Кого-то упекут на 15 суток за решетку, кто-то отделается лишь синяками и, переступив порог собственного жилища, ринется планировать ответный уличный перфоманс. Очередная акция «несогласных», типичное выступление радикальной молодежи. «Шумим, братец, шумим» , — невольно вспоминаются искрометные слова классика. Сложно поверить, но когда-то НБП являла собой коалицию одаренных и талантливых личностей, отколовшихся от общей массы творческой интеллигенции 90-х годов и имевших крайне нестандартные и авангардные взгляды на мир и политику в частности. Когда же из своеобразной «перестроечной» богемы НБП превратилась в экстремистское и ныне запрещенное движение? Об этом поговорим подробнее, попутно обращаясь к биографиям отцов-основателей партии, изредка совершая вынужденный экскурс в прошлое.

На тот момент, когда в головах оппозиционеров только забродила мысль о создании единого объединения, Эдуарду Лимонову перевалило за «полтинник». К тому времени он успел уже закрепиться в массовом сознании исключительно как ярчайший представитель постмодернистской российской литературы и фигура весьма экстравагантная и неординарная.

Назвать отрочество Лимонова (настоящая фамилия — Савенко) романтичным и безоблачным сложно. В семнадцать лет будущий революционер-диссидент присоединяется к основной пролетарской плеяде советского социума и становится этаким мастером «на все руки»: подрабатывает грузчиком, строителем и монтажником-высотником. В этом же возрасте он открывает в себе «писательский дар» и поступает в Харьковский педагогический институт, попутно печатаясь в мелких областных изданиях. К середине 70-х годов Лимонов эмигрирует в Соединенные Штаты и устраивается на работу в Нью-йоркской газете «Новое русское слово». В своих писательских начинаниях новоиспеченный журналист обличает «загнивающий» капитализм и обнажает изнанку буржуазного образа жизни. Как и следовало того ожидать, его персона попадает под пристальное внимание властей, а крупные издания объявляют бойкот его резким и «неудобным» опусам. Несмотря на первую волну нападок и всеобщее непонимание, Лимонову удается добиться появления на свет своего первого романа под названием «Это я – Эдичка». В своем дебютном произведении автор не пытается сдерживать себя в рамках цензуры, запереть непокорное колкое слово, вырывающееся наружу. Напротив, Лимонов не боится травмировать своего читателя. В ход идет шоковая терапия: тут тебе и ненормативная лексика, откровенная брань, которой сдобрена большая часть романа, и натуралистичные описания откровенных сцен, в том числе и содомических, в которых писатель продолжает традиции битников. «Эдичка» принес своему автору как международную известность (книга не раз издавалась на английском и французском языках), так и еще один хлесткий аргумент в копилку неприятелей. Упоминание этого «нетленного» произведения вскоре превратилось в общеупотребительное клише, удобно вписывающиеся в единое полотно компрометирующих сведений. Сам Лимонов призывает рассматривать роман с социально-политической точки зрения, а образ Эдички – лирического героя и резонера – невозбранно отделять от личности автора.

Если мировосприятие Лимонова и пересекалось на ранних этапах своего развития с теми или иными взглядами, то только с идеологией коммунизма. В 1980 году он проживает некоторое время в Париже, где сближается с руководителями ФКП и публикуется в журнале «Революсьон», основном печатном органе парижских коммунистов. Во Франции Лимонову удается прижиться и даже получить гражданство. Но, пожертвовав спокойствием и собственной безопасностью, он возвращается в уже «трещащий по швам» СССР, чтобы взбодрить общественность, возглавить армию новоявленных революционеров и добавить собственную лепту в развернувшемся государственном перевороте.

В своих начинаниях Эдуард Лимонов и Александр Дугин не могли не пересечься. Вместе с пламенным патриотизмом их объединяло и враждебное отношение к Западным веяниям, только подбиравшимся по тем временам к нашей стране. Возмущало их и безвозмездная утрата культуры, духовности и исконно русских традиций, постепенная и неизбежная стремительная трансформация российского общества в проевропейское. Если полгода спустя первый будет участвовать в обороне Белого дома, то второй погрузится с головой в обличение «мировой империи зла», зловредной американской сущности.

В партию Александр Дугин, в выражениях лица которого угадываются следы пережитых невзгод и лишений, вступает, как говорится, бывалым солдатом, уже успевшим за четверть века многое повидать. Он увлекается историей Третьего Рейха, оккультизмом и кроулианством, вначале 90-х работает с рассекреченными документами КГБ и неустанно занимается журналистикой: в частности, ведет передачу «Тайны века», показ которой осуществил «Первый канал». В недалеком будущем его ожидает блестящая карьера преподавателя МГУ, подготовка научных трудов на тему российской конспирологии и активная политическая деятельность. Будучи социологом и философом, Дугин разрабатывает новые политические концепты и становится чем-то вроде идеологического крыла партии. Кстати, именно он стоит за авторством аббревиатуры НБП. Если же на миг отбросить статус ученого, то вместо серьезного образа философа и педагога перед нами окажется такой же концептуалист и шутник, как и вся остальная троица. Достаточно вспомнить о случае, поведанном Егором Летовым: «жили мы как-то у Курехина – Дугин, я и Нюрыч. Однажды мы просыпаемся, я направляюсь открыть форточку, а Дугин, задумавшись, спрашивает: «А вот где у нас Омск находится?». Ему отвечают: «На юге Сибири, где же еще», на что он неожиданно заявляет: «А что, если казахи ветер отравили? Ну-ка, срочно закрой окно: ветер отравленный! Я знаю, у них есть камышовые люди, а посередине Балхаша находится огромный остров, где живет гигантский, исполинский кот, которому они все поклоняются» .


(слева направо: Дугин, Лимонов и Летов)

1 мая 1993 года появляется первое упоминание о Национал-большевистской партии. Если в роли спикера, публичного лица выступает Лимонов, то Дугин приобретает статус идеолога новоявленной организации. Задача, преследуемая Александром Гельевичем — прийти к рациональному решению, компромиссу, отбросив изжившие себя деление на левых и правых, сочленив их идеи воедино. В списке запланированных реформ наличествует и возврат отколовшихся стран, повторное объединение в единый тандем Советского Союза: присутствие серпа и молота на официальном флаге партии не случайно. В это же время открывается и официальная партийная пресса – газета «Лимонка», призванная нести политические и интеллектуальные манифесты национал-большевизма в массы. Вместе с Лимоновым и Дугиным первым партбилетом обзаводится Егор Летов , а затем и Сергей Курехин , при жизни так и не получивший официального документа, подтверждающего его членство.

Несмотря на то, что Летов и Курехин были принципиально разными музыкантами, сближает их одно: обоих с нами больше уже нет. Меньше чем через два года, Сергей умрет от редкого и неизлечимого заболевания – саркомы сердца. Егор хоть и дотянет до «нулевых», но ночь на 19 февраля 2008 года станет для него последней. Каждый из них являлся художником собственных независимых суждений. Если первый склонялся к стандартному песенному четырехкуплетному формату, то второго влекло новаторство, ему нравилось нарушать существующие каноны. Летов принадлежал к оппозиции, он был мятежником и бунтарем. Все его музицирование в рамках группы «Гражданская оборона» можно расценить как один затянувшийся саундтрек для очередного марша «несогласных». Выступление Курехинской «Популярной Механики » — это целое шоу, совмещающее в себе и кино, и элементы хореографии, и прямой контакт с публикой, разом воздействующее на все существующие органы чувств.

К середине «девяностых» Курехин знакомится с Александром Дугиным, а вместе с тем начинает интересоваться политикой и переквалифицируется в теле и радиоведущего. Ему предстоит создать легендарный советский мем, однажды заявив о том, что «Ленин – гриб и радиоволна », взять интервью у лидера КПРФ Геннадия Зюганова и одним из первых заговорить о существовании «забугорного» андерграунда, «английского музыкального подполья», делясь со слушателями собственными записями таких «дичайших зверюг», как «Psychic TV », «Coil » и «Current 93 ». Вплоть до роковой кончины коварный мистификатор будет водить за нос окружающих его людей. С ними он играл, подшучивал над ними и разыгрывал их. Даже гибель Курехина будет покрыта лёгким флером загадочности: словно он выполнил предначертанные свыше задачи, завершил свою земную миссию и покинул этот бренный мир.

В 1995 году организуется последнее и самое масштабное появление на сцене «Поп-Механики». Под влиянием Дугина, действие приобретает форму трибьюта, становится вечером памяти писателя и мистика Алистера Кроули. Актеры выступают обнаженными. Двоих приковывают к вращающимся крестам. Тонкая насмешка как над самим Кроули, так и над религией в целом. Сам Курехин походит на пришельца из-за своего необычного серебристого облачения. В качестве «интермиссий» — выступления Дугина, зачитывающих отрывки из произведений оккультиста. Увы, шоу не было увековечено на пленку должным образом: осталась лишь любительская съемка происходящего. «Мы быстро сошлись, ему всё было страшно интересно. Мне он был чрезвычайно симпатичен, и мы дружили вплоть до его смерти. Поскольку я находился тогда в формате НБ, Курёхин тоже находился в этом формате. Он, правда, не испытывал интереса ни к партии, ни к национал-большевизму, но ему было интересно со мной. Это был искренний интерес, как люди увлекаются шахматами, буддизмом или фигурным катанием. Вот что было с Курёхиным. На его творчестве это, наверное, не сказалось, кроме последней «Поп-механики 418», которую мы планировали вдвоём. Там курёхинская лёгкость перешла в метафизический ужас. Но ему это нравилось» , — сетует об удивительном творческом союзе Дугин, вскользь упоминая и о совместном выступлении.

Меньше чем через год Курехина вынужденно госпитализируют. Лимонов попытается сыграть на образовавшейся шумихе: осторожно подкравшись и выждав время, в полагающейся ему манере предложит Сергею членство, коронно передав ему партбилет. Стоит ли говорить, что Дугин, в те дни часто навещавший угасавшего на глазах друга, прознав о подлых намерениях Лимонова, решительно откажется выполнить наказ: «А что касается пресловутого членского билета №418, который, якобы, был вручён Курёхину незадолго до его смерти, то он до сих пор у меня лежит. Я не передавал его, Курёхин никогда не был членом НПБ. Билет я не передал, так как Сергей был в больнице и Лимонов со свойственной ему эгоистической грубостью хотел сделать пиар своей партии» .

Незадолго после смерти Сергея Курехина, Дугин решится покинуть партию. Его уход серьезно пошатнет устоявшуюся политику партии. Раскол был неминуем: Александр Гельевич мечтал о создании интеллектуального и разумного движения, клуба авангардно отличающихся художников. С поддержкой Лимонова разумно мыслящая организация превратилась в партию «оскотинившихся малолетних неврастеников: «Стоило Лимонова оставить на хозяйстве одного, и уехать, к примеру, в Питер, НБП мгновенно превращалась в полу-богемный, полу-хулиганский бедлам. Лимонов приводил в подвал на Фрунзенской клоунов в гриме Гитлера с Арбата, делал татуировки гранат на своей стареющей жёлтой коже, снимался без штанов для глянцевых журналов и обучал этому непотребству юношей и девушек как своеобразной чисто лимоновской мудрости. Я приезжал и видел полный развал. Постепенно восстанавливая интеллектуальную атмосферу. И дух учёного парадоксализма». Вскоре, в одном из интервью, глядя на бесчинства и творящийся хаос, Дугин припомнит: «Я всегда был против слова «партия» в названии НБП. Лимонов хотел персонально повыпендриваться, создать партию «лимоновцев». Моё же участие на первых этапах дало «НБ». Я думаю, что историки рассудят, в какой степени и что в НБП от «НБ», а что от «П»» . Со своей стороны, Александр Гельевич предпринимает попытку образования собственного автономного движения. Таким образом, рождается Международный Евразийский Союз, при создании которого философ постарался избежать ошибок, когда-то совершенных Лимоновым: «Ребята собрались делать великое дело. Они вдохновляются моими идеями, но свои шаги со мной не согласовывают. Я порой ужасаюсь результатам, иногда радуюсь. Но при этом я их не оставил совсем. Потому что несу за них ответственность. Сейчас ЕСМ становится массовым молодежным движением. И это создает новые риски. Важно избежать вульгарности, упрощения тонкой теории евразийства, опасности соскальзывания к каким-то примитивным клише. Евразийство – это «империя плюс дружба народов». И здесь чрезвычайно важны оба термина. Удержать этот баланс, я понимаю, трудно. Но необходимо. Предоставив младоевразийцам полную автономию, я все же несу за них большую долю ответственности. Но самое главное в том, что постепенно евразийство становится органичным социальным субъектом, коллективным существом. И в какой-то момент идея, которая воплощена во мне, перейдет на это существо. И тогда уже заживет своей жизнью» .

Политическая активность Летова ослабевает еще раньше. Во время предвыборной кампании 1996 года он окончательно отойдет на задний план, перестав играть ключевую роль в жизни НБП. Конечно, он еще успеет засветиться на очередном партийном снимке, сделанном двумя годами позднее, но это уже не будет иметь никакого значения. Мало того, по заявлению Дугина, Летов, ухитрившийся рассориться даже с бесконечно дружелюбным, деликатным и избегавшим острые углы Курехиным, обладал неоднозначным и вспыльчивым темпераментом.

Штурвал полноправно переходит в руки Лимонова. С этой поры, начинается сближение позиций национал-большевиков с либералами, к которым нацболы поначалу относились враждебно. Осуществляется энергичный приток свежих сил: все больше и больше молодых людей причисляют себя к многотысячной армии Национал-большевистской партии. Вместе с юными максималистами внутри партии образуется воинственные настроения. Невольно вспоминается пророческая фраза Курехина, вскоре пересказанная Дугиным и ставшая безрадостным прогнозом: «он говорил что, если Лимонов будет настаивать на своём, то через несколько лет он станет главой яркой экстремистской партии, бессмысленной, бесперспективной, но шумной. Так оно и вышло» .

Начнут с малого: 10 марта 1999 года в Центральном доме кинематографистов закидывают тухлыми яйцами режиссера Никиту Михалкова . Хулиганов задержат и даже приговорят к двум с половиной годам лишения свободы, но на этом нахальные выходки «разъярённых подростков» не прекратятся. К началу «нулевых» активистами предпринимаются первые «акции прямого действия»: 2 августа 2004 года нацболы захватывают кабинет министра здравоохранения и социального развития Зурабова, а несколькими месяцами позднее, и приемную Администрации Президента РФ. В средствах массовой информации смелую выходку сравнят с декабристским восстанием 1825-го года. Тридцати девяти участникам будут предъявлены обвинения в незаконном удержании власти. Лимонова же задержат еще в 2001 году и по обвинению в незаконном хранении огнестрельного оружия упекут на два года за решетку. После своего выхода из острога, он будет позиционировать себя как «статусный человек», переживший лишения и познавший бытие тюремной жизни.

Властители еще долго будут наблюдать за этими «невинными» проделками самоутверждающейся молодежи, пока не запретят НБП в «седьмом» году как опасное экстремистское движение. Фактически, она еще существует, но в качестве коалиции новоиспеченной «Другой России», отличающейся более мягкой, «центристской» политической программой. Также он намеревается баллотироваться в президенты и решительно выдвигает свою кандидатуру в выборах «двенадцатого» года. Если победу вновь одержит нынешний президент, то он не побоится оспорить действия решение избирательной комиссии в суде. Не страшит Лимонова и преднамеренное заказное убийство, безжалостная расправа над ним. Понять его можно: молодость, а с ней и лучшее время жизни уже позади. Время умереть за свободу, постичь смерть на поле боя как истинный мятежник, вплоть до надгробной доски оставшись верным своим идеалам. Впрочем, если не он, так кто-нибудь другой продолжит расшатывать монолитные и нерушимые своды тоталитарного строя, замаскированного под внешнюю оболочку благополучной и благоустроенной проевропейской демократии.

31 декабря 2010 года. Канун «мирового» Нового года. Несмотря на предстоящее торжество, на Триумфальной площади намечается традиционное шествие радикальной молодежи. Ленинский проспект. 15:40 по московскому времени. Собравшийся было «на выход» Эдуард Лимонов замечает необычную шумиху: во дворе его дома происходит энергичный съезд различных спецподразделений. Пути выхода невозбранно отрезаны. Часы отсчитывают каждый проведенный в бездействии миг. Пропустить предстоящее мероприятие недопустимо. Остается одно: покинуть укрытие и будь что будет. Спустя пять шагов подходят «жандармы», интересуются, спрашивают «куда направляемся». Предсказуемое развитие событий, этого и стоило ожидать. При попытке узнать причину задержания, капитан, со слов Лимонова, отвечает: «С вами хотят провести профилактическую беседу по поводу недопущения участия в несанкционированных митингах» . Провести «беседу» после митинга не представляет быть возможным. Сперва его отвезут в Ломоносовское ОВД, где вынесут уже подготовленный вердикт: «за хулиганство и прилюдную брань» . Новый год он встретит за решеткой. За время пребывания в тюрьме, находясь в спецприемнике, оппозиционер повстречает и Бориса Немцова, «абсолютно неуместного в этом тюремном декоре с его тропическим загаром» , также угодившего за проведение «несанкционированных митингов».

Их было четверо. Каждый из них являлся глубоко одаренной личностью, художником своего дела. Лимонова не устроила позиция «кухонного мыслителя» и он пошел в наступление: принялся призывать к открытой конфронтации молодёжь, а сам возглавил это новоявленное войско, обернувшись в неугомонного, заигравшегося в войнушку тинэйджера. Агрессивность прагматичного воителя была чужда этим романтикам и двое из них уклонились от принудительного насилия, разбредясь по своим жизненным тропам: Летов не доживет до весны, а Дугин поднимется вверх по карьерной лестнице. Гения-Курехина заберёт сам Бог, чтобы тот ненароком не превратился в жалкую карикатуру на самого себя – лучше разом потухнуть, чем тихо истлеть. Ответить на вопрос, смогла ли эта «четверка» воплотить свои замыслы и повлиять на российское бытие предстоит нам, свежей генерации мыслящего общества, стоящего на пороге нового столетия.

Это загадочное и мрачное слово, написанное большими буквами на стенах и заборах, смущало прохожих Российской Федерации и отделившихся республик в 90-е. Я его заметил, спросил, и мне объяснили, что это группа такая сибирских панков, страшно популярная, - "Гражданская оборона".

В 1993-м я встретил на Северном вокзале в Париже пакет из Москвы, дал ж/д-проводнику серую банкноту в 50 франков за услуги и там же на вокзале разодрал пакет. Среди прочего мой молодой товарищ Тарас прислал мне интервью Егора Летова, кажется, в "Аргументах и фактах", а может, в другой газете, точно не помню. В интервью Летов, лидер "Гражданской обороны", с восторгом отзывался о только что прочитанной им моей книге "Дисциплинарный санаторий".

"Летов нужен нам!" - писал Тарас. Дело в том, что мы тогда организовывали молодёжную партию нацболов и Летов, идол поколения, был-таки нам нужен позарез.

Вняв мнению Тараса, я с Летовым встретился в том же году в морозной Москве. Проговорили целую ночь, и уже летом 1994-го на Воробьёвых горах "Гражданская оборона" пела для многотысячной смешанной толпы московских панков, анпиловских старушек, рабочих и первых нацболов. Летов пел "А Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди". А Анпилов, стоя на колене, держал перед басистом "Обороны" микрофон.

Потом ещё был после концерта многотысячный эпизод с грузовичком-сценой, на котором мы уезжали от туч панков, мотор время от времени глох, а неистовые русские панки с удовольствием неописуемым нас преследовали там же на Воробьёвых горах. Хотели коснуться своих кумиров. Добрые, в общем, фанаты могли и повредить музыкантов в своих объятиях.

Помню Летова и Манагера: оба серьёзные, в сибирских полушубках, сидят в комнате Саши Дугина в помещении газеты "Советская Россия", читают первый номер нашей газеты "Лимонка", это 29 ноября 1994 года. Летов ворчит, указывая на немногочисленные ошибки. Вид у него - тонкогубого злого придиры-сектанта, протестанта такого.

Я выписал Егору партийный билет номер четыре. У нас уже были розданы сотни билетов тогда, но первые я приберёг для отцов-основателей и идолов. Летов был, без сомнения, самым крупным идолом поколения. Это тем более бесспорно сейчас, когда нас отделяет от той эпохи уже некоторый внушительный слой времени.

Помню выступление "Гражданской обороны" в ДК бронетанковых войск, когда над сценой висело четырёхметровое полотнище нацбольского флага. Сохранилось видео. Кажется, тоже это был 1994 год.

Потом уже более поздние воспоминания, 1998 год. Концерт Летова в клубе на Ленинградском проспекте, там я и мой товарищ-охранник (вскоре скончавшийся, увы) Костя Локотков работали на сцене, оберегая музыкантов "Обороны" и Егора. Нашей задачей было отлавливать панков, изловчившихся забраться на сцену, и вышвыривать их прямо в зал, на головы собравшихся. Что вызывало дикий восторг панков. Это такое было их развлечение.

В тот вечер, помню, Егор выступал в моей красной футболке с Че Геварой, для того времени такая футболка была редкостью. Накануне днём, сидя у меня в квартире на Калошином переулке, Егор попросил что-нибудь надеть на сцену. Футболку на нём разодрал всё же прорвавшийся на сцену панк, Егор тогда сорвал с себя разорванного Че и бросил в зал, где из-за реликвии случилось несколько драк.

Вообще было весело.

От Летова и "Гражданской обороны" у меня остались бодрые, сильные воспоминания. Сын коммуниста-капээрэфовца Егор хоть и разделял лево-правую идеологию нацболов, однако сурово требовал каждый раз при встрече: "Больше красного, Эдуард! Больше красного, пацаны!" - имея в виду больше левого в идеологии, ну как у Маяковского: "Кто там шагает правой? Левой, левой, левой!"

22-го февраля Эдуарду Лимонову исполнилось 68. В это поверить практически невозможно. Энергии, ярости и любви в этом человеке хватит на пару поколений небольшого государства. Какие там 68...
Вот отрывок о Егоре Летове (на днях было три года со дня его смерти, во что тоже сложно поверить) из книги Лимонова "Дети гламурного рая", вышедшей в нашем издательстве:

"Егор Летов: Красный Егор
Люди запоминаются сценами. Сцена не первая, но вторая. В начале декабря 1994 года Егор Летов приехал в Москву. Вместе с сибирским рокером Манагером, лидером группы «Родина», они пришли в помещение «Советской России», там у моего друга Дугина была комната, за которую он платил главреду «Савраски» Чикину «натурой» - делал для него переводы с языков. Оба сибирских рокера пришли в тулупах, Манагер краснощекий, а Егор - бородатый и усатый.
- Вы как ходоки к Ленину, ребята! - сострил Дугин.
Мы тогда выпустили первый номер «Лимонки», были горды собой. В редколлегии у нас значились: Летов, Марго Фюрер (Наташа Медведева), Дугин, я…
О, героические дни, первые дни начинаний!
Тогда мы запустили проект, а он раскручивается до сих пор. Только из отцов-основателей остался один лишь я.
Летов никогда не скрывал, что он красный. И с самых первых дней газеты и партии убеждал нас покраснеть. В конце концов, так и случилось, но через четыре года, в 1998- , когда ушел от нас Дугин. Летов никуда не уходил, он лишь то отдалялся, то приближался к нам, то говорил, что он не член НБП, то, что он член НБП, в зависимости, возможно, от внутреннего состояния.

Сцена третья. Мы идем отдельной молодежной колонной совместно с Анпиловым и его войсками. Это лето. Не то май, а скорее всего 22 июня 1995 года или 1994-й. На Воробьевых горах концерт завершается митингом с грузовика, а далее, как было заявлено, будет петь «Гражданская оборона». Панки со всего города влились в нашу колонну еще по пути на Воробьевы горы. Пока идет митинг, самые смелые время от времени заскакивают на грузовик, касаются Летова рукой и в ужасе и восторге убегают. Но самый цирк начинается во время концерта. Отпели солдатские бабки Анпилова, звеня медалями. Очередь Летова. Панки уже извелись все, околачиваются вокруг грузовика и скандируют:
- Летов! Летов!
Оказывается, что не хватает микрофонов, микрофоном не снабдили бас-гитару, и яростный Анпилов после перепалки с вежливым Егором грохается на колени и держит микрофон перед бас-гитарой.
- И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди! - поет Летов.
И в восторге кричат панки. Красные флаги над толпой, ветер. Концерт заканчивается. Грузовику бы надо уезжать, но у неспешного работяги в сапогах что-то не заводится.
- Сейчас они накроют нас волной, - говорит Егор.
- Виктор, надо уезжать, срочно трогайте! - кричу я Анпилову.
Народный вождь матом кроет водителя, и метод срабатывает. Грузовик, дернувшись (причем допотопные микрофоны и усилители летят на нас), трогается, а за нами бегут панки. Несколько тысяч. Собственно, они ничего плохого не собираются делать, они в восторге и хотели бы лишь приблизиться к объекту обожания, к Егору. Грузовик устремляется против движения, в сторону Ленинского проспекта. Но вдруг, чихая двигателем, останавливается. С радостным воем панки бегут на нас. Народный вождь соскакивает с грузовика и движениями, которыми ловят кур, пытается остановить панков. Водитель запускает двигатель. В это время по встречной полосе подскакивают несколько милицейских машин и борт о борт, развернув шись, отсекают от нас панков…

Сцена четвертая. Весна 1998 года. Егор приехал в Москву. Концерт в клубе на Ленинградском проспекте. Мы, в том числе и мой охранник Костя Локотков, исполняем роль стражей порядка. Стоим на сцене - на крыльях сцены. Наша задача - заметить взобравшегося на сцену панка, схватить и швырнуть обратно в зал: на головы и плечи толпы.
Никто не обижается. Всем весело. Хотя видна и кровь. Я дал а концерт Егору красную тишотку с Че Геварой. Прорвавшийся панк умудрился в считанные секунды рвануть на Егоре Че Гевару. Летов сдирает с себя тишотку и швыряет ее в зал. Происходит драка за куски одежды идола панков. Там, в тот вечер, со сцены я разглядел экзальтированную девочку с фотоаппаратом, пританцовывавшую рядом. Уже летом она пришла в партию. И с тех пор мы вместе.
Спасибо, Егор!

http://beagentleman.ru/egor-letov-kak-on-est-intervyu-voobshche-bylo-veselo-dugin-letov-limonov.html